Забытый сад - Страница 120

120

Глаза Мэри затуманились, Роза решила, что от жалости. Но вместо того чтобы отшлепать служанку по пухлым здоровым щекам, она лишь отвернулась и скорчилась клубком под одеялом, баюкая свое горе глубоко в животе, окружая себя темным и пустым облаком утраты.

— Наверное, вы правы, миссис Уокер. — Мэри помедлила. — А теперь хоть немного поешьте, мадам. Вам надо подкрепиться.

Натаниэль написал бы его и во сне. Лицо жены стало так знакомо, что иногда ему казалось, он знает его лучше, чем собственную ладонь. Он довел до конца линию, которую рисовал, чуть размазал ее большим пальцем, прищурился и наклонил голову. Она была прекрасна, он не ошибся. Темные волосы и бледная кожа, прелестный рот. И все же портрет не доставил ему удовольствия.

Он убрал набросок в папку. Роза обрадуется, получив его, как всегда. Ее просьбы о портретах были такими отчаянными, что он не в силах был отказать. Если Натаниэль не дарил ей нового каждые несколько дней, она начинала рыдать и умолять его о заверениях в любви. Сейчас он рисовал жену чаще по памяти, чем с натуры. Последнее было слишком болезненно. Его Роза растворилась в собственном горе. Молодая женщина, которую он встретил в Нью-Йорке погибла, оставив собственную тень с глазами, потемневшими от недосыпания, поблекшей от беспокойства кожей, нервными руками. Описал ли хоть один поэт жалкое уродство возлюбленной, вывернутой наизнанку горем?

Ночь за ночью она дарила ему себя, и он принимал дар. Но желание Натаниэля пропало. Что когда-то возбуждало его, ныне наполняло страхом и, хуже того, виной. Он был виновен в том, что, когда они занимались любовью, был не в силах смотреть на нее. В том, что не мог дать ей самого желаемого. В том, что не хотел ребенка так отчаянно, как она. Хотя Роза не верила в это. Сколько бы Натаниэль ни уверял ее, что ему нужна лишь она, Роза не поддавалась.

В довершение, что самое унизительное, ее мать пришла в студию. Аделина несколько отстраненно изучила портреты, после чего села в кресло рядом с мольбертом и начала речь. Она заявила, что Роза — хрупкое создание и всегда им была. Животные порывы мужа могут причинить ей серьезный вред, и для всех будет лучше, если он сможет некоторое время воздерживаться. Вести подобную беседу с тещей было столь непривычно, что Натаниэль не смог отыскать ни слов, ни желания объяснить свою позицию.

Вместо этого он кивнул в знак согласия и стал искать уединения в саду поместья чаще, чем в студии. Беседка стала его мастерской. В марте было прохладно, но Натаниэль даже рад был отказаться от комфорта. Погода мешала другим искать его общества. Наконец-то он смог расслабиться. Зима, проведенная в доме с родителями Розы и ее удушливыми нуждами, была тягостной. Горе и разочарование жены пропитали стены, шторы, ковры. То был дом мертвых, Лайнус запирался в темной комнате, Роза в спальне, Аделина рыскала по коридорам.

Натаниэль наклонился, его внимание привлекло пятнышко тусклого света, упавшее сквозь ветви рододендрона. Его пальцы дернулись, мечтая поймать игру света и тени. Но времени не было. Портрет лорда Макелби стоял на мольберте: борода, румяные щеки, морщинистый лоб. Оставались глаза. Именно глаза всегда были слабым местом Натаниэля при письме маслом.

Он выбрал кисть и снял выпавший волосок. Художник уже собирался нанести краску на холст, когда ощутил, как покалывает руки — шестое чувство подсказало, что одиночество нарушено. Он обернулся через плечо. Разумеется, за спиной стоял слуга. Натаниэль разозлился.

— Черт побери, парень, — сказал он. — Нечего ко мне подкрадываться. Хочешь что-нибудь сказать, так подойди, встань передо мной и скажи. Уловки ни к чему.

— Леди Мунтраше напоминает, что второй завтрак будет подан рано. Карета в Тримейн-холл отправится в два часа дня.

Натаниэль выругался про себя. Он совсем забыл про Тримейн-холл. Очередные богатые друзья Аделины, которые мечтают украсить стены собственными изображениями. Возможно, ему повезет и заказчица пожелает, чтобы он увековечил еще и трех ее собачонок!

Подумать только, что когда-то его волновали подобные знакомства, он мечтал чувствовать, как его общественное положение взмывает ввысь, подобно парусу на новом судне. Он был слепцом, дураком, не сознавая, какую плату потребует такой успех. По мере того как росли гонорары, время на творчество таяло. Он выпускал портреты не меньшим потоком, чем одна из новых фабрик, о которых постоянно говорили деловые люди, радостно потирая блестящие ладони. Нет времени остановиться, улучшить, разнообразить манеру. Его работы больше не принадлежали кисти мастера, в его мазках больше не было ни достоинства, ни человечности.

Хуже всего то, что, пока он был занят производством портретов, время для эскизов, его истинной страсти, ускользнуло сквозь пальцы. После приезда в Чёренгорб Уокер успел сделать всего одно панно, а также пачку набросков дома и его обитателей. Его руки, его навыки, его дух чахли.

Теперь он видел, что совершил ошибку. Если бы только он прислушался к просьбам Розы и нашел новый дом после свадьбы, все могло бы повернуться иначе. Возможно, они были бы блаженно счастливы, дети сидели бы у ее ног, а творческое удовлетворение — на кончиках его пальцев.

А может, ничего бы не изменилось. Им пришлось бы испытывать те же муки, но в стесненных материальных обстоятельствах. В этом и загвоздка. Можно ли ожидать, что мальчик, познавший бедность, добровольно выберет более тернистый путь?

К тому же Аделина, подобно праматери Еве, начала нашептывать о возможном позировании короля. И хотя он устал от портретов, хотя ненавидел себя за то, что совершенно отрекся от подлинной страсти, мурашки пробегали от одной мысли об этом.

120