Забытый сад - Страница 119

119

Кассандру окатило волной искренней радости. Она сможет показать Руби и коттедж, и альбомы, и тайный сад. Она знала, что Руби поймет, какие они особенные. И Кристиан ей тоже понравится.

— Вас кто-то подвез? Похоже на машину Кристиана Блейка.

— Спасибо за сообщение, — улыбнулась Кассандра.

— Я случайно увидела, — крикнула Саманта, когда Кассандра исчезла на лестнице. — Не думайте, будто я шпионила за вами!

Вернувшись в номер, Кассандра набрала полную ванну горячей воды и кинула в нее немного лавандовой соли, которую Джулия разыскала для ее больных мышц. Она взяла с собой альбомы и положила их на сухое полотенце, разостланное на кафельном полу. Стараясь не мочить левую руку, чтобы переворачивать ею страницы, Кассандра забралась в ванну и вздохнула от удовольствия, когда шелковистая вода сомкнулась вокруг, затем откинулась на фарфоровый край и открыла первый альбом, надеясь, что какая-нибудь пропущенная подробность об отметинах Розы бросится в глаза.

Вода остыла, ступни Кассандры сморщились, но она так и не нашла ничего полезного. Только то же самое завуалированное упоминание об отметинах, которые смущали Розу.

Зато нашла кое-что другое, не связанное с отметинами, однако любопытное. Не столько слова, сколько сам тон записи поразил Кассандру. Она не могла избавиться от ощущения, что заметка значит больше, чем кажется на первый взгляд.

...

Март 1909 года. Начались работы над стеной коттеджа. Мама считает, и правильно, что лучше пока ей заняться этим, ведь Элиза не может. Коттедж слишком уязвим. Он мог оставаться открытым прежде, когда использовался нечестиво, но сейчас незачем подавать сигналы в море. Совсем наоборот, никто из нас не желает открытости. И никакие предосторожности не будут чрезмерными, ведь, хоть мы можем многое приобрести, потерять можем еще больше.

Глава 39

Чёренгорб-мэнор, Корнуолл, 1909 год

Роза плакала. Ее щека была теплой, а подушка мокрой, но она продолжала плакать. Она зажмурила веки от коварного зимнего света и плакала так, как не плакала с раннего детства. Гадкое, гадкое утро! Как смеет солнце так спокойно вставать, чтобы посмеяться над ее горем? Как смеют люди так уверенно заниматься своими делами, когда Роза вновь просыпается, чтобы обнаружить, что конец всем ее надеждам написан кровью? Она гадала, сколько еще ей терпеть это ежемесячное отчаяние?

В каком-то жутком смысле лучше было знать правду, поскольку, несомненно, самые тяжелые дни лежали посередине — длинные дни, когда Роза позволяла себе воображать, мечтать и надеяться. Надежда — как же она возненавидела это слово! Коварное семя, посеянное в людской душе, тайно растущее без малейшего ухода и вдруг расцветающее столь волшебно, что просто невозможно не лелеять его. Именно надежда мешает человеку делать выводы из опыта. Ведь каждый месяц, по окончании недельного кровотечения, Роза ощущала возрождение предательской надежды, и грифельная доска ее опыта становилась чиста. Она забывала собственные обещания, что на этот раз не станет подыгрывать, что больше не падет жертвой жестокого и благодушного внутреннего шепота, как прежде. Ведь отчаявшиеся люди цепляются за надежду, точно моряки за обломки корабля.

В течение года была одна небольшая передышка от ужасного цикла. Месяц, когда кровотечение не пришло. Разумеется, доктор Мэтьюс был вызван, провел осмотр и произнес благословенные слова: она ждет ребенка. Какое счастье слышать, как твою заветную мечту озвучивают столь спокойно, без малейшей мысли о предшествовавших месяцах разочарования, с твердостью и уверенностью, что все пойдет своим чередом. Ее живот разбухнет, и ребенок родится. Восемь дней она лелеяла драгоценные новости, шептала слова любви своему плоскому животу, ходила, говорила и мечтала по-иному. А потом, на девятый день…

Роза услышала стук в дверь, но не пошевелилась. «Уходи, — подумала она, — уходи и оставь меня в покое».

Дверь скрипнула, и кто-то вошел, раздражая уже тем, что пытался не шуметь. Что-то поставили на прикроватный столик, затем раздался тихий голос над ухом.

— Я принесла вам завтрак.

Снова Мэри. Как будто мало, что она видела простыни, отмеченные темным укором.

— Бодритесь, миссис Уокер.

Миссис Уокер. От этих слов у Розы сжался желудок. Как она хотела стать миссис Уокер! После того как встретила Натаниэля в Нью-Йорке, танцевала с ним танец за танцем и сердце билось в груди, осматривала залу, пока не находила его, задерживала дыхание, пока их взгляды не встречались и его губы не растягивались в улыбке, предназначенной ей одной.

А теперь это имя — ее, и все же она оказалась недостойной Натаниэля. Жена, которая не может выполнить главную задачу замужней женщины. Не может дать своему мужу то, что обязана дать хорошая жена. Детей. Здоровых, счастливых детей, которые будут носиться по поместью, гонять тележные колеса по песку, прятаться от гувернантки.

— Не надо плакать, миссис Уокер. Рано или поздно это обязательно случится.

Каждое исполненное добрых намерений слово вонзалось ядовитым шипом.

— Неужели, Мэри?

— Обязательно, мадам.

— Почему ты так уверена?

— Так всегда бывает. Женщине этого не миновать, даже если она сама хочет. По крайней мере, не задержать надолго. Я знаю многих, кто с радостью бы этого избежал, был бы способ.

— Неблагодарные негодницы, — сказала Роза с горячим мокрым лицом. — Подобные женщины не заслуживают благословения детьми.

119